Девяностые, нулевые, десятые: политическая преемственность и политические разрывы (28 апреля 2011)

– опыт хаоса и опыт порядка: можно ли делать выводы?

– мифы эпохи Ельцина и мифы эпохи Путина: общее и различное;

– режим Ельцина и режим Путина: соотношение преемственности и специфичности 

– эти и смежные вопросы стали предметом обсуждения экспертов. Специально подготовленными докладами семинар открыли Г.А.Сатаров (Фонд ИНДЕМ) и Ю.А.Нисневич (Высшая школа экономики). 

NB!

Публикуемый отчет представляет собой сжатое изложение основных выступлений, прозвучавших в ходе семинара. Опущены повторы, длинноты, уклонения от темы, чрезмерно экспрессивная лексика. Отчет не является аутентичной стенограммой, но большинство прозвучавших тезисов, гипотез и оценок нашло в нем отражение. 

С.Каспэ:

Ровно 10 лет назад Алексей Михайлович Салмин опубликовал статью «Кто был виноват и что с нами сделалось», посвященную первой круглой годовщине событий августа 1991 г. Сегодня мы снова будем задавать себе оба эти вопроса. Потому что мы снова пытаемся действовать, не продумав, не отрефлексировав, даже просто не вспомнив прошлое – а неотрефлексированное прошлое мстит.

Важный момент: слова «девяностые», «нулевые» и им подобные – это ведь артефакты, образы, которые сплошь и рядом имеют довольно отдаленное отношение к реальности, как минимум с точки зрения тех людей, которые что-то помнят, в том числе и о совсем недавних событиях. И хотелось бы, чтобы мы вскрывали оболочку этих артефактов, чтобы мы как можно больше опирались на факты, на то, что действительно было, а не на мифы. Приведу пример: наша первая подтема звучит как «опыт хаоса и опыт порядка». Не знаю точно, что именно имел в виду коллега Сатаров, предлагая ее, но подозреваю, что однозначного ответа на вопрос о распределении хаоса и порядка по историческим эпохам он не предполагал. Однако неискушенный человек прочтет эту формулировку однозначно: девяностые – опыт хаоса, нулевые – опыт порядка. А я вот вспоминаю разговор со своим другом, работающим в финансовой, я бы даже сказал, в конкретно финансовой сфере, имевший место в середине 2000-х. Так вот он произнес многозначительную фразу: «При Ельцине-то был порядок!». И это была примерно последняя нематерная оценка ситуации, которую я от него с тех пор слышал, все более позднее огласке не подлежит.

Так что давайте не будем оперировать мифами, давайте вместо этого попытаемся понять, как все эти эпохи связаны друг с другом, где действительная преемственность, где действительные разрывы и что из всего это следует.

Г.Сатаров:

Я решил выбрать одну из указанных в приглашении тем и ее, так сказать, «распотрошить»:– лучше серьезно обсудить один вопрос, чем бегло пройтись по всем. Я остановлюсь на соотношении специфичности двух периодов и двух режимов. Я не буду заниматься воспоминаниями, это тонкая вещь – чтобы грамотно вспомнить, нужен серьезный интеллектуальный инструмент, который позволил бы решить очень важную проблему – проблему додумывания post factum. Я буду исходить из двух аксиом, одну из которых я здесь уже оглашал:

1) Любой период времени содержит в себе зародыши будущего: как позитивные, так и негативные (понятно, что оценка «негативно-позитивно» всегда субъективна).

2) Некий период может считаться самостоятельной аналитической единицей, если у него есть свои фильтры для отбора того, что было создано в предыдущем периоде, и, если он порождает свои собственные зародыши будущего.

Теперь я перейду к своим тезисам. Распространено то мнение, что негативные аспекты сегодняшней политической жизни имеют корни в эпохе Ельцина. Позволю себе некоторые уточнения:

1) Да, некоторые негативные аспекты сегодняшней политической жизни имеют корни в эпохе Ельцина. Если этот тезис имеет право на существование, то точно так же мы можем сказать, что верен и следующий тезис:

2) Некоторые негативные аспекты сегодняшней политической жизни имеют корни в периодах, предшествующих эпохе Ельцина;

Если правомерны эти тезисы, то симметрично им правомерны и такие:

1) Некоторые позитивные аспекты сегодняшней политической жизни имеют корни в эпохе Ельцина;

2) Некоторые позитивные аспекты сегодняшней политической жизни имеют корни в периодах, предшествующих эпохе Ельцина;

Используя эти четыре тезиса, мы можем заняться сравнениями. Так, мы можем предположить, что у этого режима есть некоторые негативные стороны, и что некоторые из них восходят к предшествующим периодам. Однако где больше их корней – в ельцинской эпохе или в предшествующих? Чтобы это понять, надо точно определить сами корни. Например, особенности массового политического сознания граждан бесспорно восходят к прошлому. Но к какому? К прошлому десятилетию или к еще более раннему периоду –например, к татаро-монгольскому игу?

Но есть еще более интересная постановка задачи — сопоставление не по времени происхождения, а по балансу негативного и позитивного. Давайте проведем своего рода аудит. Да, сейчас есть позитивные и негативные явления, и допустим, что некоторые из них уходят корнями в эпоху Ельцина, а некоторые – во времена более ранние (или более поздние). Однако почему какие-то из более ранних корней проросли, а какие-то – нет? За это отвечают упомянутые выше фильтры и механизмы отбора, действующие в современности. Тут открывается следующая возможность: как механизм отбора может работать как раз нечто, заимствованное из предшествующих периодов, в том числе достаточно давних.

Например, явная особенность нашего времени: нераздельность власти и собственности. Тут путинский период радикально отличается от предыдущего, но это и не его собственное изобретение. Это фундаментальная вещь, которая сама способна работать как инструмент отбора институциональных особенностей непосредственно предшествующего периода, то есть ельцинского. Конечно, при этом среди фильтров есть и какие-то собственные изобретения – например, мне давно кажется, что особенностью путинского режима является отсутствие границы между силовой и гражданской бюрократией, а ведь эта граница в русской истории так или иначе присутствовала всегда. Или можно поговорить о видоизменении типов коррупции по дороге от ельцинского к путинскому режиму. Откуда взялась специфическая коррупция путинского времени? Думаю, это самостоятельная заготовка.

Конечно, вся эта аналитическая схема начнет работать, когда мы выработаем общие критерии различения  негативного и позитивного, поэтому я воздержусь от приведения собственной их калькуляции.

В заключение остановлюсь вот на каком соображении. Я начал замечать у некоторых своих коллег-интеллектуалов такое явление, как когнитивный диссонанс. Известно, что человек, сталкивающийся с противоречием между своими действиями и своими убеждениями, испытывает этот диссонанс и ищет выхода из него. В последние два года это состояние стало массовым. Ведь умные люди видели, непосредственно наблюдали все то, что происходило в стране, и одновременно были заняты интеллектуальным обслуживанием этого режима. Для оправдания своего когнитивного диссонанса они и очерняют девяностые годы. Такова социальная психология, а сфера ценностных критериев относится именно к ней. Такого рода эффекты мы обязаны рефлексировать.

Ю.Нисневич:

Мне намного проще, чем Георгию Александровичу, так как  я давно думаю о проблеме связи девяностых и нынешней политической ситуации. При этом я не сторонник позитивизма и не стесняюсь давать оценку тем явлениям, которые изучаю.

Все политические системы XX века ломались насильственно – военное вторжение, революция и т.д. В начале девяностых годов у нас тоже произошел слом политической системы; советская власть довела страну до такого кризиса, что страна дальше существовать не могла, и появление нового государства – это попытка выбраться из этого кризиса. Неудавшаяся.

Возникает вопрос: почему революция начала девяностых годов этого не позволила? Потому что в те годы был принят ряд решений, предопределивших траекторию движения политической системы к ее сегодняшнему состоянию. Я четко понимаю, что нынешняя система тоже скоро рухнет, и надо бы заранее понять, как на этот раз выходить из кризиса. Для этого надо оглянуться назад и проанализировать, что произошло тогда, что не позволило России выйти из кризиса так, как выходили из него другие страны советского блока.

Я выделяю четыре основные  «болевые точки»:

1) Номенклатурный реванш. Одним из самых серьезных стратегических просчетов политических сил, пришедших к власти в новой России, стало массовое использование во всех структурах и на всех уровнях вновь создаваемой системы государственного управления бывших чиновников советского партийно-государственного аппарата. Исходный посыл для такого решения состоял в том, что для быстрого включения в работу вновь создаваемых российских государственных структур практически нет других кадров и другого пути, кроме привлечения знающих прежнюю хозяйственную систему советских функционеров. Так, например, Моссовет решает позвать Лужкова – сначала на работу, а потом и «на царство».  Возможно, в тактическом плане это и было оправдано. Но, как показало последующее развитие событий, с учетом «профессионализма» советской партийно-государственной номенклатуры наивно было полагать, что ее можно заставить работать в интересах страны и новой власти, а не в своих собственных, прежде всего меркантильных интересах.

Фактически нужна была не столько департизация государственного аппарата, которая и так осуществилась почти автоматически с распадом КПСС, а его десоветизация или, точнее, деномеклатуризация, которая до сих пор так и не произошла. В результате государственную власть и ресурсы страны захватили прямые наследники советской номенклатуры.

Дело не в политической чистке, а в том, что нужна была чистка государственного управления от старых управленцев, которые в новой системе работать просто не могли. Между тем (по данным Ольги Крыштановской) к 2000 г. в управлении страной доля таких людей составляла 77%,  в бизнесе – 49%, а из оставшейся половины еще половина или больше были выходцами из номенклатурных семей.

2) Тупик экономического детерминизма. Специфическая особенность девяностых годов состояла в том, что реформы в сфере экономики проводились опережающим порядком по отношению к реформированию других сфер жизни общества и государства. Наиболее активную и подготовленную часть команды президента Ельцина составляли управленцы и экономисты – приверженцы экономического детерминизма. Воспитанные на историческом материализме реформаторы были искренне убеждены в том, что сначала следует реформировать экономику, перейти от административно-плановой к рыночной экономике. И это создаст условия для последующего выстраивания демократической политической системы. Однако недооценка необходимости, наряду с экономическими реформами, политических и идейно-ценностных преобразований очень скоро и сказалась на судьбе самих реформаторов, и стала причиной искажения не только результатов, но и целей проводимых экономических реформ.

Состояние дел в политической, экономической, социальной и других сферах жизни сегодняшней России, морально-нравственное и культурное состояние российского общества со всей очевидностью свидетельствуют, что экономический детерминизм продемонстрировал свою неадекватность, неспособность обеспечить вывод нового российского государства из унаследованного от советской империи кризиса. После непродолжительного демократического просвета Россия вернулась в тупиковую кризисную ситуацию, во многом подобную той, что сложилась перед распадом советской империи. Выход из этого тупика сегодня невозможен без демократических преобразований в политической сфере.

3) Бацилла политической коррупции. Тенденция к деформации демократических политических и государственных порядков, установленных Конституцией России 1993 г., проявилась в деятельности российской власти почти сразу после ее, Конституции, принятия. Это было обусловлено перерождением совершивших революцию политических сил в правящий номенклатурно-олигархический режим и размежеванием дорвавшейся до власти теперь уже российской номенклатуры с демократическим движением. Переломным моментом, резко ускорившим процесс размежевания, стала начавшаяся в конце 1994 г. чеченская трагедия.

Стремясь дистанцироваться и обезопасить институт президентской власти от пока еще недостаточно эффективной и качественной, но вполне реальной политической конкуренции, команда президента Ельцина стала позиционировать этот институт в качестве самостоятельного и непосредственного субъекта российской политики. Такой лишенный опоры на реальные политические и общественные силы субъект неизбежно стал использовать административный ресурс власти для обеспечения своей самодостаточности в достижении политических целей, что и представляет собой политическую коррупцию.

Бацилла политической коррупции была занесена в российский политический организм в парламентско-президентском избирательном цикле 1995-1996 гг. Но окончательно политическая коррупция стала основным движущим механизмом российской политики в результате проведенной в конце 1999 – начале 2000 гг. операции «Преемник», в результате которой к власти пришла команда Путина.

Стремление сохраниться во власти – пусть даже во имя «общественного блага», но любой ценой и любыми средствами неизбежно приводит к подавлению политической конкуренции и ее замещению политической коррупцией. Полный развал государства сегодня – следствие доминирования в обществе политической и экономической коррупции.

4) Судебная контрреформа. Незавершенность судебной реформы и фактически начавшаяся с середины девяностых годов контрреформа обуславливают то, что действующая сегодня в России судебная система не способна осуществлять объективное, беспристрастное и справедливое правосудие, выполнять функцию главного арбитра в разрешении всех политических, социальных и экономических споров и конфликтов. Разворот судебной реформы в обратную сторону начался уже в период работы Государственной думы первого созыва, и не без участия президентской администрации. Депутаты Государственной думы первого и последующих созывов из числа бывших сотрудников карательно-охранительных органов государственной безопасности и внутренних дел, советской прокуратуры и суда начали необъявленную публично, но от этого не менее агрессивную контрреформу.

В лучших советских традициях судебная власть поставлена на службу правящему режиму, в нарушение принципа разделения властей она находится в зависимости от президентской и исполнительной власти и используется для их ограждения от социальных и политических протестов. Одна из ключевых проблем судебной системы состоит в ее «человеческом качестве», в неудовлетворительном профессиональном, моральном и нравственном состоянии судейского корпуса, в котором распространена зараза корыстолюбия и коррупции, готовность осуществлять правосудие не по закону и справедливости, а исходя из политической целесообразности и «телефонного права». И до тех пор, пока судебная система России будет находиться в таком состоянии, ни о каком демократическом и правовом государстве и рыночной экономике речи идти не может.

Вот те ключевые «болевые точки», которые привели к тому состоянию, которое мы имеем сегодня. Боюсь, что когда нынешняя система окажется в коллапсе, мы рискуем повторить те же ошибки.

С.Каспэ:

Георгий Александрович не предрешал ответа на вопрос, что преобладает – преемственность или разрывы, он предложил некоторые правила разговора об этом. Правильно ли я Вас, Юлий Анатольевич, понял, что разрывов нет, а есть только преемственность, по крайней мере, она преобладает? Что и нулевые, и десятые являются прямым продолжением девяностых?

Ю.Нисневич:

Где-то в начале девяностых был просвет, но затем принимается целый ряд решений, и просвет затягивается тиной. С приходом президента Путина всего лишь явилась новая волна номенклатуры. Да, немного изменился ее состав, стало больше людей в погонах, но с социальной точки зрения ничего нового в ней и в ее поведении нет. Мы сейчас много говорим про ЮКОС, но мало кто знает, что в 2000 г. по точно такой же схеме был отобран и переделен завод «Кристалл».

С.Каспэ:

Ну, это логично – начали не с нефти, а с водки, она важнее.

Ю.Нисневич:

Таково базовое свойство номенклатуры – она всегда живет внутренней борьбой кланов за ресурсы.

В.Шейнис:

Георгий Александрович, мне показалось, что в Вашем докладе содержалась некоторая презумпция того, что Путин запустил механизм отрицательного отбора институтов и норм. Не считаете ли вы, что четыре пункта Нисневича могут считаться конкретизацией этого механизма?

Г.Сатаров:

Я не уверен, можно ли причислять Путина – малоудачного советского офицера средней руки – к номенклатуре? Или, скажем, Чубайса? Дело не только в персональном составе элиты, и борьба кланов – признак не только номенклатуры.

Однако я действительно считаю, что нынешний режим загубил все то хорошее, что было в ельцинском периоде, и по максимуму использовал все плохое, что в нем было.

О.Малинова:

У меня вопрос к обоим докладчикам. Ваши рассуждения строились в логике холизма в случае первого доклада и в логике «институциональной ловушки» – в случае второго. Так с чем же все-таки связаны механизм преемственности и механизм разрывов?

Г.Сатаров:

Я всего лишь строил частную эволюционную модель, а эволюция цели не имеет. Скорее холистична номенклатурная модель коллеги Нисневича. А тот фильтр, о котором я только что сказал, был запущен двумя факторами: во-первых, примитивными представлениями о мире как таковом, во-вторых, изменением цен на нефть.

Ю.Нисневич:

Если есть замечательный институт с плохими людьми, то он не будет работать. Все дело в людях, в том, что не был убран номенклатурный слой

С.Каспэ:

Юлий Анатольевич, вопрос безо всякого подвоха – с Вашей точки зрения, что произошло бы с Москвой, если бы Лужкова не назначили в апреле 1990 г. исполняющим обязанности председателя Мосгорисполкома?

Ю.Нисневич:

А ничего страшного не произошло бы. Хуже бы не было.

Я.Паппэ:

Я часто слышу, что режим в тупике. Георгий Александрович несколько раз мне объяснял, что скоро режим вообще развалится. Не вижу никакого тупика и развала. Как экономист я знаю, что советская система развалилась со страшными потерями и будет восстанавливаться очень долго. Про политическую систему: я не знаю быстрого способа построения демократии, сравнение с Восточной Европой не проходит – наша страна совсем другая.

Было сказано о когнитивном диссонансе, возникающем у людей, начинающих обслуживать власть. Есть диссонанс и другого рода, возникающий у отставников, порождаемый крушением их надежд. Его тоже надо бы рефлексировать.

О номенклатуре – номенклатура представляет собой просто-напросто список должностей, назначения на которые утверждаются тем или иным партийным органом. Таких должностей была масса, и если мы говорим о номенклатуре как о синониме элиты, то надо ограничиться номенклатурой ЦК КПСС. В путинскую администрацию такие люди просто не попадали – по возрастным причинам. Так что я не очень понимаю смысла тезиса о номенклатурном реванше и номенклатурном засилье.

А.Музыкантский:

Уважаемый второй докладчик совершенно забыл о роли массовой ментальности. По пунктам:

1) Номенклатурный реванш. Советский Союз слинял в три дня, как когда-то царская Россия. Я тогда думал, что нас ждет общественная дискуссия еще лет на пять, а режим развалился мгновенно, это был классический вневременной манихейский переворот! И в ходе его наверху оказывались те люди, которые ментально были пригодны к работе в таких условиях. Вот и Лужкова назначили по этой самой причине.

2) Экономический детерминизм. Я бы сказал, что это скорее экономический фетишизм: примем законы – заработает рынок. Не бывает так! Социокультурный базис первичен, экономическая надстройка вторична.

3) Почему выстроена такая система власти – с перекосом в сторону президентской? Наш коллега Краснов писал: разработчики Конституции боялись хаоса больше, чем авторитаризма. Вот и ответ.

4) Судебная контрреформа. Хорошо бы построить правовое государство, кто же спорит? Но опять же культура мешает. Разве есть хоть одна поговорка русского народа, положительно отзывающаяся о суде? И как тогда реализовывать концепцию правового государства? Причина всех наших бедствий – в ментальности. Изменение менталитета возможно; но для этого нужна социокультурная реформация и политическая воля.

С.Каспэ:

Я хотел бы вернуться ближе к теме семинара: в чем конкретно состоит политическая преемственность? В чем конкретно состоят политические разрывы? Приведу пример: помните ли Вы, Георгий Александрович, что Вы говорили вечером 23 декабря 2004 г.?

(Смех в зале)

Г.Сатаров:

Нет, конечно!

С.Каспэ:

А между тем в этот день проходил семинар «Полития», посвященный теме «Преемственность российских политических режимов. От Ельцина к Путину и... далее?»! И там Вы говорили следующее: «Наблюдая за текущей политикой, я все время помню о том, что Сурков сидит в моем кресле, и вспоминаю, что делал, в общем, то же самое, что и он. Главный вопрос состоит в том, почему и мы, и нынешние политические менеджеры делают одно и тоже». Я это не из вредности вспоминаю, а потому, что тогда у нас завязался вполне операциональный разговор, в частности, мы пришли к тому важному выводу, что если и стоит искать преемственности и разрывы, то не на уровне методов, а на уровне целей. Мне бы хотелось, чтобы и сегодня мы говорили на том же уровне операциональности.

В.Шейнис:

Меня восхищает то упорство, с которым Александр Ильич на наших семинарах пропагандирует примат социокультурных установок. Однако если мы не хотим замыкаться в абстрактных суждениях, а хотим, чтобы взошли добрые семена, пусть через 200 лет, то требуется более пристально следить за текущей политикой, а не только за ментальными стереотипами.

Поэтому для меня прагматически ценна та схема, которую предложил Юлий Анатольевич, хотя названные им четыре пункта не равнозначны, а некоторые оценки небесспорны.

Еще раз повторю: главное – это политика. Беда российской демократии в том, что у нас не было политического контроля за номенклатурой, без которой обойтись было все равно нельзя. Ну не тянул Попов на посту московского мэра – тут нужны были менеджерские качества, вот и выбрали Лужкова.

Конечно, обдуманный опыт девяностых нужно отразить в политическом действии, особенно если опять возникнет историческая развилка. И в этом контексте самым важным окажется, как я предполагаю, третий пункт списка Нисневича.

Е.Сучков:

То что Вы, Георгий Александрович, назвали аксиомой, на самом деле лемма. То, о чем Вы говорите, не носит аксиоматического характера.

О разрывах: трехдневное падение советской системы многие называют революцией. Но была ли это демократическая революция? Нет, это была антикоммунистическая революция. Так что же удивляться тому, что у нас больше нет проблем с коммунизмом, но есть проблемы с демократией?

Г.Кертман:

Несколько тезисов:

1) Номенклатурный принцип отличается от всех остальных полным отсутствием элиты представлений о морали и общем благе.

2) Есть масса альтернатив экономическому детерминизму, который предлагает картину мира, лишенную морали и целеполагания.

3) Политическая коррупция возникает именно там, где нет ценностных моральных ограничителей.

4) И судебная система – это тоже институт, функционирование которого основано на ценностях и морали.

Никакого представления об общем благе в нашей культуре не выработалось. Производство моральных ценностей всегда было уделом маргиналов.

Разница между девяностыми и нулевыми проходит по следующему водоразделу: с одной стороны – попытка достичь договоренности между разными внутриэлитными группировками, которая могла бы со временем перерасти в систему универсальных договоренностей, уже не  только внутриэлитных, с другой стороны – система диктата. А в массовом сознании договоренности – это хаос, диктат – это порядок.

В.Римский:

На уровне стратегии и общих закономерностей развития наблюдается преемственность между режимами, на уровне хаотических решений – конечно, есть разрывы. В подтверждение первого тезиса хочу вспомнить Макса Вебера: все, что я здесь услышал, совпадает с написанным им о типе патримониального господства. Формально все есть: законы, регламенты, правила, но обеспечивают они только интересы чиновника и начальника, а главная мотивация службы для него – привилегии.

И эта модель воспроизводится в истории. После реформы 1861 г. в крестьянской среде появилась тенденция следования законам, жизни по закону. Что было сделано тогдашним руководством страны? Эта тенденция была сознательно поломана, потому что так труднее стало управлять крестьянами. Патримониальное управление сознательно не использует закон как инструмент реального решения проблем.

Ю.Нисневич:

Наше обсуждение показало, что болевые точки я выделил правильно – спасибо, коллеги. Ряд комментариев:

1) Я не утверждаю, что сегодня страной управляет советская номенклатура. Ею управляет  уже российская номенклатура. Об определении номенклатуры читайте Восленского.

2) Всегда есть альтернативы! Есть замечательная книжка «Развилки родной истории», там очень хорошо показано, что в истории нет прямого пути, всегда есть вариативность. Ее и надо использовать.

3) Никто не отрицает важности социокультурного фактора. В том-то и дело, что ни прошлая, ни нынешняя власть не взяла на себя просветительскую нагрузку, не занялась трансляцией демократического импульса.

Г.Сатаров:

Я глубоко убежден, что о серьезных вещах нужно говорить на серьезном уровне абстракции. С другой стороны, велик риск впасть в неоправданные обобщения. Например, мы тут говорим, что там, где есть моральные ограничители, нет  политической коррупции. Позвольте, один из главных моральных ограничителей – религия, однако религия никогда не мешала расцветать политической коррупции.

Историческая преемственность имеет свои ограничения. Есть принципиально невоспроизводимые вещи – например, Ельцина больше не будет.

О балансе прееемственности и разрывов: да, Сурков так же, как и мы, пытается конструировать партии. Разница в том, что мы никогда не брали денег за вход от тех, кто пытался конструировать свои партии. У нас просто было другое представление о должном: мы считали неприемлемым создавать партию для президента сверху. Поэтому ее и не появилось.